Фандом: The smoke
Автор Nightanddau
Пейринг Asbo- Kev- Gog
Рейтинг; R
Сюжет: AU Fight Club. Я бы рассказала сюжет, но боюсь не смогу. Запутайтесь...
Писалось для человечка.карандаш 5Н
Предупреждаю- оос в рамках вселенной. POV Dennis.
Предупреждаю: Я его подпилила и переделала ибо людей жалко. Они сквозь такие дебри пробираются.
И вряд ли я сделала их жизнь проще. Может я еще больше все запутала к ебеням.
ТОЧНО ЕСТЬ ОШИБКИ. Ну не кидать же снова человеку мои косяки, жалко человека. Так что готова страдать и слышать " тут запятишно точковый здец"
Всем любви и огня на этой станции.
Download Zola Jesus Run Me Out for free from pleer.com
1Ночь какая-то, назовем ее «ночь последняя». Прикройте глаза, расслабьтесь и жуйте свой попкорн. Мы - симуляции симуляций. Очевидные совпадения с реальными трагедиями -лишь совпадения. Рано или поздно приходит понимание: выдумок не бывает. Нас читают по кофейной гуще, видят в ладонях и срисовывают с астрономических карт.
Все писатели- шаманы. Все романистки- ведьмы.
Сжечь, сжечь, сжечь!
Сдержитесь,читая о заветном плоде и пылающих мечах. На ваши цветки никто не покушается. Пройдет вечность, а их так и не сорвут. Вы станете прототипом обывателя, пьянчужки, многодетной матери, работником месяца. Просто застрянете на второй строке второй страницы на веки вечные.
Есть еще шанс, что с вами случится Джордж, и рейтинги истории взлетят до небес, до уровня бестселлеров. Предупреждаю, рейтинги обязательно рухнут. Джордж - он тоже не универсальный двигатель популярности.
Только послушайте, только не кому не рассказывайте.
Ох уж этот Джордж, непонятный, испуганный Джордж.
Мы с ним когда-то не планировали взрослеть. Повзрослевши, решили не умирать. Умирая - вот логика! - я понадеялся, что будет не больно. Хотя бы не очень больно. Не так.
Джордж смотрит светлыми глазами –я все еще люблю эти глаза. Люблю вечную безуминку, затаившуюся на дне расширенного зрачка. Джордж моргает, мешая мне рассматривать правду.
Если бы руки Джорджа не держали канистру с бензином, любить было бы чуточку проще.
Я уговариваю его сдаться, а он методично поливает меня горючим. Бодрым шагом обходит свои владения, не упуская ни сантиметра. Я не связан, чтобы вы понимали, к моей голове не приставлен пистолет.
Я умоляю его сдаться, а не пощадить. Так-то. Таков мой эпилог, и ваш был бы ничуть не лучше.
Закончив, Джордж берет мое лицо в ладони. Как будто позирует для тупой фотографии с солнцем.
- Я не хочу этого делать. Ты же знаешь…
Жить хочется.
Расчетливый манипулятор больше не тень своего друга. Больше не сын. Больше не друг. Больше…больше ничто. Жить всем хочется, не всем можется.
Канистра с булькающим звуком пророчит худший из исходов. Последние капли падают на черный от копоти пол. Шестой этаж скоро догорит, дотлеет,и я вместе с ним. Вместе с Джорджем.
Он как-то обмолвился, что сожжет меня заживо, если я попытаюсь уйти. Тогда я подумал, что буду жить вечно.
Я стучусь в обшарпанную дверь каждую среду. Не заперто, но без стука заходить не принято. Двенадцать месяцев, две недели и три дня. Это продолжается, это не заканчивается.
Обычная дверь, сколоченная наспех в начале семидесятых. Заметная вмятина в форме кулака - ее главное украшение. Кровь давно смыта, осталось только четыре углубления от костяшек. Мягкое, старое дерево запечатлело мое нетерпение. Оно запечатлело Меня.
От здания по улице тянутся столбы, сверху донизу обклеенные листовками. Бумажным клонам холодно, они то и дело слетают на землю. Невостребованные, как и год назад, и два, и три.
Объявление призывает противно-оранжевыми буквами. Краска плачет, краски почти и нет, остались контуры контуров. Чем больше объявлений, тем лучше. Так есть шанс, что обратят внимание. Шанс- Миф, Шанс- Легенда. Шанс - Розыгрыш.
Бог знает, сколько несчастное путешествовало и приглашало, пока не наткнулось на мою помятую физиономию.Ничем не примечательный листок бумаги. Адрес скорее угадывался, чем читался.
В отредактированном виде текст поражал. Как он скучен, как он мог меня зацепить?
С влюбленностью в людей та же история, вам не кажется?..
Был четверг, объявление вопило:«Каждую среду».
Было три утра, объявление предупреждало: «Восемь вечера». От предвкушения неудачи поджимались пальцы на ногах. Лужи-зеркала показывали фиолетово-серое небо. Одинокое, готовое разрыдаться небо знало, чем дело кончится. Небо помалкивало.
Такая уж ему отведена роль.
Молчать на день второй, на день третий и в любой другой день.Нейтралитет - значит невмешательство. Значит, безразличие.
Мне не открыли в три утра. Я эффектно ломился и не менее эффектно плакал от бессилия. Слезы кинематографично размывали копоть. Легкие выкашливали дым.
А мы оставались грязными несмотря ни на что.
Почему все случилось не вчера, не днем, не с кем-то другим?
Двенадцать месяцев, две недели и три дня. Это продолжается, это не заканчивается.
Опытный зомби в череде зомби, явился засвидетельствовать себя Дому. Мертвяк пожаловал, скребется - откройте.
Женщина с коляской уже не спешит, я знаю, что сегодня ее малышу год. Я знаю столько бесполезных вещей благодаря этому месту.
Раньше в угрюмом здании была ночлежка для бездомных. Лавочку прикрыли, когда у троих постояльцев обнаружилась открытая форма туберкулеза. Цивилизованная Англия возмутилась и предприняла соответствующие меры. У Зомби все еще глаза слезятся от допотопного хлора. Комнаты оборудованы кварцем.
Недобольница для недоживых. Зато все по галочке, по букве закона.Кварц покрыт слоем пыли - никто не пользуется. Туберкулезная палочка чувствует себя вольготно в спертом воздухе. Вентиляция загнулась еще в девяностых. Мы изредка открываем окна, те, что не заложены кирпичом. Окон немного, по правде говоря.
Туберкулез говорит: «Я счастлив».
Мне кажется, он плавает в стиле баттерфляй в смешной красной шапочке. Прорезиненной, цвета крови.
Туберкулез, или, как любят писать классики,чахотка. Болезнь стран третьего мира, она, тем не менее, до сих пор является престижной. Покашляйте, покашляйте громче. Нет, это всего лишь простуда.
Шарахаться надо не только людей, шарахайтесь так же их собак, кошек, черепашек. Золотых рыбок оставьте в покое. Не смывайте их в унитаз. Поставьте аквариум на место.
Помимо легких, поражается…да что угодно. Я не врач, просто удосужился как-то в очереди почитать брошюры. В конце буклета красным выделено: «Риск для обычных граждан минимален». На заметку:отправить автору адрес нашего клуба. На заметку: отправить ему же конверт с высушенной мокротой. Ничего страшного, «риск минимален».Почему риск должен быть минимален неравномерно?
Восторжествует справедливость и нездоровая филантропия. Иногда я начинаю думать как Джордж.
Вернемся к Англии, вернемся к Зомби. Если вы уже запутались, распутывайтесь собственными силами.
Судьба наших предшественников - не наша судьба, или что-то в этом роде. Я хотел начать с возвышенной ноты. Чем дальше в дом, тем меньше иллюзий и надежд. Какие надежды- под ногами хрустят тараканьи тушки.Сколько бы ни вымели накануне, они неизменно наползут, обязательно умрут на виду.
Узор на паркете- это вдавленный хитин.
Изысканный орнамент на стенах- это плесень.Всепроедающая зараза.
Подвал набит, по общему мнению, органическими отходами.
Наш стиль понятен не всем, кто-то предпочитает места почище.
Уют - важная составляющая. Когда всю жизнь пашите на трех работах, а в результате коротаете дни на больничной койке, рассчитывайте на уют. Багамы со знойными мачо, манговый коктейль, расставленные под солнцем шезлонги – очень смешно. Смешно до слез.
Уют и Роскошь стоят в разных весовых категориях. Одно подчеркните коралловым, другое обведите синим. Синим как губы покойника.
Забудьте про солнце. Только черные матрасы, черный кофе и закрашенные наспех стены. Не переживайте, плесень все еще видно.
Нет, денег не нужно. Принесите любовь, сколько не жалко. Снимите очки, останьтесь беззащитным. Здесь никто не прикует вас к капельнице ввиду отсутствия персонала и нужного оборудования. Если вам станет плохо, есть телефон. Один нюанс: в случае чрезвычайной ситуации аппарат не будет работать. Точно.
Чувствуйте себя как дома. Из недостатков: сдавшись, вы, скорее всего, проживете дольше запланированного. Успеете заплатить по кредитам, узнать, что ваша жена спит с другим мужчиной или другой женщиной. Вы узнаете, что дочь сделал аборт, потому что ее анализ на ВИЧ оказался положительным.
Дом ни в чем не виноват. Он такая же жертва, без права голоса.
Гостиную освещает одинокая лампочка, висящая на чахлом проводе. Лампочка раскачивается туда-сюда. Тени-хищники, их очертания, всегда выглядят по-разному. Ползают ли по вам мурашки, холодно или тепло. Они всегда там, на стенах, такие загадочные. Тени-падальщики, я склонен думать,они ждут пиршества. Где же еще, если не здесь, в обители нашей.
Три сигнальных раскачивания- плачьте навзрыд о себе несчастных. Носовые платки в правом углу, в коробке из-под телевизора. Кофеварочная машина в левом углу. Стаканчики с собой.
Смертники приходят только для того, чтобы выжать себя до капли перед ликующей толпой. Все мы зрители, все мы гладиаторы.
Сжечь. Сжечь. Сжечь.
Сфальшивь хоть раз -опущенный вниз палец ухнет к полу.
Солирует Клэр.
Клэр возвышается над проблемами, когда очередь доходит на нее. В отличие от именитых ораторов и сплошь положительных политиков, она читает себя настоящую. Цитирует не самую лучшую жизнь без бумажки и репетиций. У нее не дрожит голос. Она нам ничего не должна.
С впалого живота Клэр на нас таращится ее достопримечательность, ее клеймо. С виду обычная дырка. Гладкие,блестящие края похожи на карамель. То ли губы младенца, то ли уста опытной шлюхи. Кожа у Клэр сухая, желтая, трескается при малейшем движении.
Клэр отождествляет собой осень: сначала она желтеет, потом гниет заживо. Клэр пахнет болотами и торфом.
И кто же вспомнит про дыру в ее животе? Уберите табличку с именем - имя исчезнет вместе с историей Клэр. Лучший способ не попасть впросак -постоянно смотреть и строить ассоциации.
Сентябрь, октябрь, ноябрь.
Клэр хвалится раком прямой кишки, как личным достижением. Она сорок лет синтезировала мутированные клетки, они ее дети. Других все равно не нажила. Предшественники Клэр тоже были не из робкого десятка, жаль, умерли до моего прихода.
У них тоже были отверстия в неположенных местах, но где теперь эти уникальные личности…
Канули в лету, как все прекрасное. Никто не увидит. Никто не узнает.
Престарелая леди отсоединяет приемник. Амбре кишечного содержимого разносится над нашими головами.
Никто не увидит? Никто не узнает? ТОГДА ЧТО это?
Клэр трясет кулечком с такой яростью и задором, что мне становится завидно. Смерть говорит себе: ни с места. Пакетик кажется смерти чересчур тонким.
Десятая демонстрация за год, всякое случалось, сегодня я, разочарованный, дышу ртом. Даже за десять сеансов вы не можете привыкнуть к запаху чужих испражнений.
Не пытайтесь. Вам такой опыт не нужен. Если вы не симулянт, конечно.
Формально говоря, нашей примадонне не стоит хвалиться столь пикантной проблемой, но она хвалится. Поднимает подол так изящно, словно там и правда есть на что посмотреть. Новички всегда в восторге.
Новички прикладывают растопыренные пальцы и делают вид, что ошарашены. У них трясутся подбородки, а глаза становятся противно влажными. Новички никогда не плачут.
Их даже Сьюзен не проняла!
Кто-то же должен рассказать о Сьюзен и ее меланоме. Если бы все Сьюзен были такими, мир бы заиграл новыми красками.
Строго говоря, Сьюзен никакая не Сьюзен, она Майкл. Десять лет назад Майклу взбрело в голову, что бог где-то напортачил с ее хромосомами. Теперь он миловидная Сью: узкие бедра, узкие плечи.
Она. Ее. Ей.
У нее метастазы в костях, легких и печени. Глаза, как и хромосомы, разные. Икс и Игрек. Карий и зеленый. Карий в честь отца, который отказался от сына.
На пороге смерти отец сказал Сьюзен: я тебя ненавижу, Майкл. Гори в аду, Майкл.Искрометное «педик» - уже не оскорбление.
Душераздирающе? Слезы размером с жемчужину все равно не катятся по уродливым лицам, не падают на пол.
У папаши Сью был цирроз печени. По пьяни он избивал жену, а если был в настроении, то игриво ее насиловал. Она ушла и случайно оставила семилетнего Майкла. Бросила, будем честными. Она, вот ирония, мечтала о дочери. Всегда боялась, что Майкл превратится в копию ее страхов. Майкл понимал мать без слов, пока та была рядом.
Неудивительно, что мальчик предпочел стать девочкой. Неудивительно, что теперь, умирающий, он счастлив, как никогда. Простите- она.Она.
Сьюзен навещала отца - он ее проклинал.
Сьюзен прощала его - он кидал в нее пластмассовым подносом.
В один прекрасный день сердце родителя остановилось. Воспользовавшись затишьем, Сьюзен двадцать минут объясняла трупу, что между педиком и транссексуалом огромная разница. Зомби согласно кивают, ну конечно, идиоту понятно - разница есть.
Ах, эта Сьюзен… потратила столько сил, времени, денег, чтобы стать прекрасной бабочкой. Результат ее грез ни с чем несравним.
Похоже на детский кошмар, живущий под кроватью. Его вытащили на свет божий, а он бы предпочел дальше обитать среди пыли и сломанных игрушек
Сьюзен поставили диагноз пять лет назад, настаивали на прекращении гормонотерапии, иначе конец.
Отгадайте, чего упрямая Сьюзен не сделала? В ней еще теплится тень мальчика.Мальчики,как известно, склонны к самоуничтожению. Да. Мы склонны.
Сьюзен убивает не меланома, ее убивает Майкл. Все эти бляшки и выросты закономерны. По крайней мере, ничего не надо прятать и одним секретом меньше. За этот секрет, как бы уродлив он ни был, Сьюзен не получит по почкам, ее не отволокут за волосы в церковь. Любовь набожна и трезва, когда дело касается смены пола.
Любовь, которую знала Сьюзен, ужасна. Она предпочитает слово «ненависть».
Вместо «аминь» мы скажем:
- Да пошел он!
- Да пошла она!
- Да пошли они!
Что вы сделали с нашей Сьюзен?
Мы проклинаем весь мир. Мир с нами уже попрощался, он нас уже не замечает.
В каком-то смысле, никакой я не симулянт. Ты можешь не курить, но если будешь дышать табачным дымом каждый день, станешь пассивно зависимым. Я вдыхал смерть относительно долго – моей матери вырезали матку, но она все равно умерла. Рак- это когда вы не успеваете….
Сидя рядом с честными зомби, я воскрешаю ее ненадолго.
Она - в Элис.
Она- в Марисе.
Она- в Сьюзен и ее ненастоящем бюсте.
Она в чахлой герани, которую поливают через раз. Через раз водой, чаще растворимым кофе. Герань – кофеманка. Вечно бодрствует и никогда не цветет.
Я засыпаю прямо на своем стуле, перекинув ногу на ногу. Такое поведение в порядке вещей- половина присутствующих сидит на химиопрепаратах. Не зря у Клэр кожа сухая и желтая. Старая бесстыдница, кстати, забудьте о ней.
Пришло время воссоединения. Обжималово и хруст костей. Половицы скрипят, сжатые зубы скрипят.
На моей груди красуется «Эсбо». Я думаю о тропических лесах, влажном горячем воздухе.Жду своей очереди помолчать, пока остальные всласть настрадаются. Жду.
Зомби трусливо обходят меня стороной, как самого заразного и хрупкого. Я отождествляю уныние, от которого они бежали так долго. У них не хватает такта, иногда слов, прогнать «Эсбо».
Я остаюсь, обнимая себя с каждым разом все крепче. Да пошли они, думаю я, погружаясь в сон. В короткую жизнь, без маленьких девочек и друга-психопата.
А потом появляется Он. ОН ВСЕ ПОРТИТ. Он сжигает мои тропики и чахлые оазисы.
Я выплываю из зеленых лесов амазонки.Белый как снег тигр не успевает устроить на меня охоту. Ничего грандиозного, так, пришелец спустился.
Без стука.
Без желтой кожи.
У него даже глаза одинакового цвета. Оба- настоящие.
Симулянт.
Парочки, вцепившиеся друг в друга, дружно поворачивают головы. Единый разум, это пугает.
- Простите, я опоздал? Начало в восемь…
Два свободных места - оба рядом со мной. Я зол на тот стул, что слева - там сидит голубоглазый божок. Божок старше меня лет на десять.
Русые волосы, фигура ковбоя. Одежда обтягивает его, как будто специально подбирал на размер меньше собственного. Каждая мышца, идеально проглядывающая сквозь ткань, кричит о профнепригодности мужчины.
Он шел на фитнес и ошибся адресом.
Нужно внести ясность…
Мы только отомрем, прекратим любоваться…
Еще секундочку…
Мышцы - первое, чего вы лишаетесь, когда больны раком. В мышцах сосредоточена энергия, а опухоль не дура, она знает, где полакомиться. Плохая новость в том, что когда опухоль обглодает вас до костей, она зайдет на чай к мозгу.
И вы начнете трясти калоприемником.
Вы начнете плакать на руках у незнакомцев.
Под конец вы забудете эмоции, имена, мышцы прекрасного Симулянта.
- Что-то не так? – ковбой озирается по сторонам. Он ищет ответы на потолке, на стенах и даже под ногами.
Чертова дюжина, тринадцать замерших лиц, к его услугам.
Клэр так и не удосужилась одернуть юбку. Она посылает Симулянту воздушный поцелуй. Ее партнер по спаррингу, долговязый Джон, нисколько не смущен. Пакетик, торчащий из Клэр, прижимается к джемперу ручной вязки, грозясь лопнуть. Долговязый Джон не против легкого флирта, лишь бы Клэр отодвинулась хоть на миллиметр. Джемпер - подарок бабушки.
Симулянт становится в доску своим еще до официального знакомства.
Симулянту сразу можно доверить дом, ребенка и сексапильную жену-нимфоманку. Долговязый Джон подмигивает новобранцу. Руки Джона слишком заняты Клэр. Если ее не держать должным образом, она начинает выпадать. Ноги у Клэр ни к черту, но она все равно рвется стоять, ходить и виснуть на Джоне. Их скелеты переплетены во вселенском смысле. Долговязый натурал Джон не против, если новичок на него что-нибудь уронит. Запачкает. Как бы пометит.
Все рады.
А он Симулянт.
Обманщик
Он не украдет моих Зомби.
Знаете, он украл их в первую же секунду.
Красным фломастером Симулянт старательно выводит К. Е.В.И.Н. Большие буквы, в ряд. Я почему-то уверен, что имя настоящее. Так только хуже.
- Привет, Кевин.
Разумеется, хором, не отлипая друг от друга. Каким бы славным Кевин ни был, ритуал есть ритуал. Присоединяйся или проваливай.
Кевин ориентируется на месте и кричит громче всех, когда приходит время кричать.
- Да пошел Он!
- Да пошла Она!
- Да пошли Они!
Так я и познакомился с Кевином во второй раз.
2Задушите маленького пони внутри себя, эта история ничему не учит. Понятно?
Эфемерия чистой воды. Эфемерия – роскошное, невесомое слово. Если вам не нравится слово «эфемерия», заменим его словом «сказка». Сказка, бесстыдная до того, что у свидетелей подгибаются колени и пересыхает во рту. Ну, пересохло?
Каждое предложение подчинено безумной схеме. Схеме лондонского метро во время террористического акта. Обожгитесь или прикройтесь моралью предков, которые имели привычку называть девочек Фуксиями, а мальчиков Гиацинтами. Станьте уже их наследием, поддайтесь соблазну. Втянитесь, привыкните. Привыкают же люди к грейпфрутовому соку.
Сладко – горько - сладко.
Горячо – холодно - горячо.
Слезы, как правило, остывают, стоит им соприкоснуться с атмосферным воздухом. Секунда, и они уже не жгут, а ведь солены до горечи, если слизнуть. В детстве мы плакали, плакали, плакали. Мы привыкли.
Кто-то должен выкрикнуть: «ШУТКА! В канистре была вода! Джордж осязаем...».
Инстинкт самосохранения молчит, а пожелтевшее свидетельство о смерти упаковано в полиэтиленовый пакет.
Кусок бумаги в куске пластика. Очередной продукт человеческой жизнедеятельности. Почти безвредная вещица не спасет умирающих дельфинов, не очистит океаны от нефтяных пятен.
Меня тем более не спасет. Наоборот.
Бумажка напоминает, почему я не имею права кричать: «ШУТКА! В канистре была вода…».
Холодные, мокрые пальцы Джорджа - это упакованные в кожу сожаления. Джордж не прикасается, скорее, перебирает мое лицо, шею, плечи. Налюбоваться не может. Для верности втирает бензин в одежду.
Повстречались Земля с Юпитером. Я - живой, Джордж - самый красивый. Наши орбиты никогда не пересекутся по-настоящему.
- Не хочу этого делать... - фальшивка бормочет. Фальшивка пытается достучаться нетривиальными способами. А я графитовый и самую малость алмазный мальчик. Меня не сломать.
Тем, что я вижу, меня не задеть. Черные спортивные штаны, гавайская рубашка.
Сжечь. Сжечь тебя, Джордж.
Сирены за окном приглушают голос за баррикадами. К страху присоединяется головная боль, а ведь я еще даже не начал. Мешает бесполезное, круговое «пожалуйстапожалуйстапожалуйста».
«Пожалуйста, остановись» против «пожалуйста, останься».
Минус кислород, плюс углекислый газ.
О чудо - зажигалка работает. Не думать о прошлом - все софиты на джинсы.
Нам немного известно о Кевине, кроме того, что идея с групповой терапией притянута за уши. Кевин отказался от приходящего психолога: очень беременная рыжая женщина будила в нем отцовские инстинкты. Мистер Симулянт не мог жаловаться. Он хотел быть сильным и держать будущую маму за руку, если воды отойдут. Кевин умеет принимать роды, знает, как перерезать пуповину – нас он тоже научил. Шнурки подходят для практики как нельзя лучше. Моток перерезанных «пуповин» свидетельствует о первых неудачах.
Сколько воображаемых детей мы погубили? Не тысячи, но несколько десятков точно наберется.
Рыжая женщина.В воображении, очень живом и крайне нездоровом, она стала нашей спасительницей и пророком. Кевин ее бросил.
Он мерзавец, а она святая.
Со слов психолога, мы - проверенные, надежные люди без официального контроля.
Борцы.
Солдаты.
Последний оплот здравомыслия.
Врать так врать, решила она.
Понятно, почему Эллисон явился. Непонятно, что с нами станет, когда ему надоест симулировать. Умирать не так страшно, как строить предположения на этот счет.
Если Кевин задерживается или не приходит, Клэр запинается. Сьюзен жалуется на катышки в только что купленной туши. Я срастаюсь со стулом. Эсбо под номером тринадцать спит, пьет кофе, ни с кем не разговаривает.
На работе у Кевина прозвище «Старшина». Зомби ждут и иногда спорят, не поджечь ли чего, для верности. Старшина - пожарный.
Как-то Джон, впечатлительный и робкий, принес бензин для зажигалок. Он спалил свой ядовито-оранжевый свитер. Синтетика горела, горела бабушкина любовь. Никто не приехал - в доме отсутствуют дымовые датчики. Стены снова черные. К плесени присоединилась копоть.
Несчастный случай. Несчастная страсть.
Когда вернется КЕВ? Сколько нужно дыма, чтобы он заметил наше отчаяние?
Теперь собрания проходят по средам, четвергам и пятницам. Тараканы выметаются чаще обычного. Повсюду витает парфюм, мужской и женский. Мы готовы к КЕВИНОТЕРАПИИ.
Наш «бог» любит приходить небритым и сверкать золотой щетиной. Колючая, она прикрывает мелкую сеть шрамов на подбородке.
Красив. Красив и все тут.
Его руки, способны обнять тринадцать зомби за раз и не побрезговать. Я просыпаюсь и больше не хочу спать.
Кевин признается, именно с нами винтики в его голове встают по своим местам. На слове «встают» бедолага умолкает.
Он здоров.
Он симулянт.
Он краснеет, когда Джефри снимает штаны и показывает свою многострадальную мошонку. Кев смотрит с особым состраданием. Он на всех смотрит с особым состраданием.
Опухоль уже отсалютовала раковых деток куда надо. Джефри кашляет - это легкие. Джефри горбится - это лимфоузлы сдавливают нервные окончания.
Мой совет, если у вас есть яички - приглядывайте за ними. Не стесняйтесь. Не рассосется, не пройдет.
По рукам идет листовка о профилактике хореокарциномы. Очень интересно, очень красочно. Клэр больше не звезда. Сколько бы она, женщина по рождению, не использовала тест на беременность, тот неизменно показывал одну полоску. Смерть, Клэр, смерть твоему будущему.
Джефри надругался над тестом подружки и сразу переплюнул Деву Марию. Библию переписывать не стали, а Джефри провел самые унизительные часы своей жизни в женской консультации. Он правда испугался. Идиот.
Клэр все равно мстит несчастному лысеющему импотенту. Джефри двадцать восемь.
Мисс Осень эгоистично переключает общее сочувствие. Первая тянет мерзнущего Джона на площадку. Пар мужчина-мужчина больше. Не смотря на эволюцию и все старания медицины, с онкологией у женщин хуже. Именно им природа почему-то ошибок не прощает. Мрут как мухи.
Приходится сосуществовать с гомосексуальным подтекстом в обнимку.
Разбитые на двойки, мы замыкаем круг. Толкаемся, тычемся друг в друга лбами. Животная, первозданная нежность.
Новшество месяца - кассетный магнитофон, чтобы ностальгировать по хорошим временам. Кто-то еще не родился. Кто-то был здоров. Кто-то снимал девочек без разбора. Кто-то был мальчиком. Сердца в унисон, несмотря на разношерстность аудитории.
У Кевина своя система. Заранее оговорено, что я сниму обувь. Я снял. На свет божий выглядывают одинаковые, выглаженные с утра носки. Тяжелые ботинки Кевина не чувствуют моего веса. Коричневая, в тон запекшейся крови, ткань на желтой, дубленой, коже. Контраст и взаимопонимание.
Если бы не хор ревущих, стенающих и, в общем-то, не очень живых свидетелей, я бы поцеловал Кевина в уголок рта, в золотую щетину, в сеточку спрятанных шрамов. Мир останавливается. Пора сходить с платформы под названием «Кев».
Да что с ним не так? Я недостаточно умираю, недостаточно худ и бледен.
Мне хочется сделать что-нибудь хорошее. Я кусок любви в куске жалости. Не кость в мясе, не душа в теле.
- Сью, - в карем глазу вопрос, в зеленом страх. Голосовые связки нашей девочки на пределе работоспособности. Она только кивает и хрипит. Ей больно, ей больно постоянно. Подходит. Сегодня, я подарю Сьюзен Кевина, его добрый взгляд, его морфиновые пальцы. Бери, милая. Проверено - станет легче. Обоим.
Софиты можно убрать. Огонь ползет по мне так медленно. Кевин кричит, так громко.
3
Бред.Первоклассная иллюзия.
Когда голос в голове шепчет: «Милый, ты будешь таким красивым», все, что может гореть, в том числе и я, горит.
Женщина, призрак моей матери, целует сквозь пламя. Губы у нее острые, тоненькие. Губы, срезанные, как нитки.
- Я горжусь тобой…
Она - это что-то новенькое.
В аду, она будет рядом и это единственное что огорчает меня по-настоящему.
Это единственное что способно отвлечь меня от запаха расплавленной человеческой кожи. Под кожей не прячется глубинный смысл происходящего.
Очередь Ричарда философствовать.
Мелированный, полосатый Ричард спросил:
- Что мы такое?
Я решил его не расстраивать. Ричард - существо нематериальное.
Мы - это то, чем мы пользуемся, Ричи. Кривые розетки, мятые полотенца, старенький тостер.
В будущем по такому принципу додумаются бальзамировать ноутбуки и подвергать холодильники психоанализу.
Ричард от рождения лишен фантазии, отсюда столько вопросов-пустышек. Чтобы не спорить с ним, нужно быть глухонемым агностиком.
Зависимым. Мнительным и очень ранимым.
И обязательно разбираться в химии. Ричард преподавал в средних классах. Благополучно вдалбливал в еще неокрепшие умы формулу мескалина и элениума. К экзаменам детки точно будут знать, как снять тревогу.
Не понять иногда: то ли Ричард читает нам лекцию, то ли пропагандирует исподтишка суицид.
Самые короткоживущие наркоманы, это наркоманы, сидящие на барбитуратах. Сердечки засыпают. Сердечки уходят в кому. Потому что кто-то запил горсть люминала текилой. Даже я знаю, что горсть - перебор.
Сноска про счастье: самые счастливые лица у людей с передозом. Они испытывают боль, но боль, перевернутую на триста шестьдесят градусов. До состояния кайфа.
Я состою в комиссии по правдоподобности.
Половина знакомых научилась грабить аптеки до того, как им стукнуло пятнадцать. В пятнадцать вы готовы торчать с чего угодно.
Ричард - один из откаченных и просветленных. Он срывается каждые полгода, а потом, как ни в чем не бывало, возвращается на трибуны.
Единогласно решено копить синие, желтые, розовые таблетки.
Ричард уточняет: помимо розового, существуют светло-розовый, светло пурпурно-розовый, умеренно розовый, розовый щербет. Звучит безопасно и очень художественно.
Кто-нибудь, задушите Ричарда подушкой. Он - истеричка, а не пророк.
Кто-то умирает, так и не став следующим Рембрандтом. Почему Ричард так не может?..
Мы консультируем его время от времени.Освежаем память и срываемся:
«Таблетки следует запивать водой комнатной температуры!»
«Делай небольшие глотки, чтобы не спровоцировать рвоту!»
« Пей по одной. Лучше в капсулах!»
Мы расписываем радужные перспективы не хуже маркетологов и менчендайзеров
«Если все сделать правильно, через несколько часов констатируют смерть, Ричард!
Еще через пару дней, исписав уйму макулатуры, подтверждающей, что ты все-таки помер, тело отправят на доработку!»
«Кровь выкачают. По венам пустят смесь из спирта и формалина. Чудо-эликсир вернет твоему подпорченному личику красоту!
Перед тем как устроить выставку- похороны подзовут безутешных родственников.
Их спросят:
- Вас устраивает результат? Мы применили Лососевый Крайола.
- Мы опробовали персиковый!
- Белый Навахо!
- Мокасиновый!
Сделано по предоставленной фотографии. Один в один - только не дышит.
Так что:
- Чек или наличные?»
Жизнь сводится к двум закорючками и трем банкнотам.
Но у Ричарда семейный склеп.
Он слишком нормальный, чтобы спрашивать:
- Что мы такое?
Я готов одолжить ему Джорджа, для наглядности.
Иногда, вопреки мнению, мы- настоящий мусор, бессмысленный и вездесущий.
4Мой взгляд прикован к Джорджу, взгляд Джорджа прикован к газетной вырезке номер триста сорок шесть.
- Разбойное ограбление. Налетчики оказались школьниками. Приговор вынесен. Приговор приведен в исполнение. Бла-бла-бла.
Досадное напоминание. Выпуску всего несколько месяцев. На фотографии Джордж, на фотографии главный свидетель: муж Рози, Рози с шестого этажа.
Я чую неладное и спрашиваю для порядка, что он задумал.
Джордж улыбается. Джордж молчит.
Давно перевалило за полночь.
Официально сеанс Кевинопреклонения окончен. Но пристегните ремни, дальше будет хуже. Думайте о хорошем, считайте барашков. Попытайтесь поговорить с внутренней богиней.
Зомби по имени Чак вываливает последние новости. Я готов распечатать план эвакуации у себя на груди. Кажется, когда мы кричим: «Да пошел ОН! Да пошла ОНА! Да пошли ОНИ!», мы имеем в виду непосредственно Чака. Подразумеваем мать, породившую его. Подразумеваем всех, кто был в контакте с этим ненормальным. Шутка.
Здесь и далее - фальшивый смех.
Закадровый хохот.
Двенадцать асимметричных улыбок. Чак - дешевый суррогат.
В моем желудке плещутся холодные океаны. Соленая, мутная тоска. На дне моего желудка нет ничего теплого, оранжевого, тем более яркого. Случилось страшное: Джордж и Кевин познакомились. Кевин нас больше не любит.
Я обещаю себе никогда не выходить из дома. Обещаю не оставлять Джорджа один на один с телефоном. Внимание: на другом конце провода может находиться Прекрасный Симулянт. Он переборщил с успокоительным и получил интересный противоэффект.
Кому он звонит?
Эсбо.
И кто ему отвечает?
Джордж.
Пока я спал на унитазе, Джордж спал у Кевина на плече. Или на животе. Или в ногах. Он весь такой ласковый и компактный. Белый, мать его, тигр. В моих тропиках, в моих снах теперь очень пусто.
Я - разбитое сердце Лондона.
Апатичное, глупое сердце.
Прости, мама. Ты была истиной католичкой. Прости меня. Прости меня. Пойми меня правильно. Иногда нужно верить в других богов.
После знакомства с Джорджем, Кевин изменился. Он смотрит сначала с нежностью, потом с грустью. В финале он разбивает свой стул и прекращает ходить на собрания.
Я продолжаю ходить на собрания, в память о Кевине.
Время от времени я встаю на колени перед черной плесенью. Плесень не абстрактна. В ней живет Будда.
Самый добрый и безразличный. Я даже могу различить возведенную в приветствии ладонь. Вот же - его мудрое, терпеливое высочество. Ни одной родной черточки – то, что нужно.
Итак. Будда учит сидеть по уши в дерьме и ждать у моря погоды. Никаких жертв, никаких войн. А главное - НИКАКОЙ РЕВНОСТИ.
Макаем тонкую, почти прозрачную бумагу в иллюзию. Разрезаем бумагу. Раздаем зомби. Они употребляют по мере необходимости. Просто как дважды два, если вы химик, но если вы обычный потребитель, приготовьтесь к трезвости.
Галлюциногенный Клондайк кончается. Джордж и Кевин все еще вместе.
Я склеиваюсь обратно, в вечно дремлющего Эсбо. Сам себе Тигр. Сам себе противоядие.
Две души. Моя любовь и моя влюбленность нашли друг друга. Из-за них LSD снова в моде.
Мы целуем разноцветные марки купленные вскладчину.
Поцелуй для енота, Минни Маус, непропорционально жирного слоника.
Чтобы не сочувствовать и не сопереживать, по средам, четвергам и, чтоб нас всех, пятницам, я прикладываюсь к марке с Бобом Марли. Последняя, самая вкусная.
Отчаявшиеся, как и я, Зомби дарят мне футболку с надписью: «Кевин - это jamais vu».
Тринадцать « jamais vu» вместо «вернись Кевин».
Чтобы не придушить собственного друга, Эсбо должен валиться с ног.
Джордж слишком помешан, чтобы остановится. Он готов на все, лишь бы я не занял его место на плече Кевина, на груди Кевина, у ног Кевина.
Он цитирует с мира по нитке недвусмысленные нонсенсы:
- Мужчина умер от оргазма.
Или:
- Анафилактический шок после попадания семенной жидкости.
Минуточку. Семенная жидкость - то есть сперма? Всего один неосторожный минет, любой минет и ты - труп.
Смех больше не закадровый. Интересные аллергики: одни вынуждены быть строго лесбиянками. Другие - строго натуралами.
Жаль, что я не часть этого нонсенса.
5
Судья смотрит на Джорджа с неприязнью. Судья качает седой головой и вещает неутешительное: двенадцать месяцев в колонии общего режима.
Я недоволен. Джордж недоволен. Недоволен Фрэнк. Френк живет на шестом этаже, у него прибавление в семье, а Джордж некстати пытался стащить телевизор. Телевизор Френка. Джордж был обдолбанным и смелым в тот вечер, но этого оказалось мало...
Дело закрыто. Джордж закрыт. Я переживаю, как будто двеннадцать месяцев- это навсегда.
Гог никогда не был стайным животным. Он был хищным кошмаром из моих снов. Такое не упрятать в клетку.
В зале суда я чувствуя себя слишком взрослым и испуганным.
Вдруг и правда, не упрятать.
До того момента, как Джордж постучал в дверь, я мечтал иметь достаточно денег. Загадывал купить новый костюм. Необязательно на заказ, лишь бы неношеный.
Лишь бы никаких сюрпризов в подкладке.
Я довольствуюсь заранее перешитыми пиджаком и брюками. Избегаю любого отражающего предмета.
Точная копия начинающего священника-педофила ходит и притворяется мной. В кармане обнаруживается сплющенная ириска и алая лента. И пакетик, втугую набитый маленькими таблетками. Аспирин?
Вряд ли.
Я бы додумался до самого страшного, но вмешался Джордж и его беззаботное:
- Привет, давно не виделись.
Мы не виделись с тех пор, как его в очередной раз упекли за разбой. Месяца два прошло. Должно было пройти двенадцать.
Упущена очень важная деталь. Трель телефонного звонка или что-то вроде того. Головная боль намекает: деталь была внушительных размеров.
Джордж освоился и убирает несуществующие пылинки с моего плеча.
- Ты просто куколка. Ты скучал? Посмотри на меня! Посмотри на меня…
Я вынужден заняться скользкими шнурками, чтобы сбежать от невесомых прикосновений.
Это не похоже на встречу двух закадычных друзей.
Джордж садится передо мной. Молча завязывает непослушные веревочки в изящный бант.
Не хватает кольца в бархатной коробочке.
Я очень благодарен за помощь. Джордж лучше костюма. Мечта, как обычно, финиширует последней.
По пути на кладбище Джордж рассказывает небылицы. Его сокамерник работал в похоронном агентстве. Мальчик на побегушках, зарабатывал, прикарманивая себе левые сережки. Любое украшение, спрятанное в волосах, сокрытое под праздничной сорочкой, перекочевывало в коллекцию юного расхитителя. Затем в ломбард на переплавку.
Подвески.
Обручальные кольца.
Пирсинг.
Я обязан знать все, что знает и придумывает Джордж. Тем более, если он начинает рассуждать о маяках, ведущих к Стиксу.
О моей фантомной старости. Никто, кроме меня и Джорджа, не замечает ее наступления.
На всякий случай кожа сморщивается и покрывается пигментными пятнами. Подкрадывается катаракта и задумчивый апломб трагика.
Я привык соглашаться с Джорджем. Именно он советует захватить зонт и закрыть окна.
Сезон дождей в стране туманов.
За мокрую, тяжелую землю платить придется больше изначально оговоренной суммы. Мама не планировала усложнять мне жизнь. Не имела привычки следить за прогнозом погоды.
Гроб медленно опускают, давая возможность промокнуть окончательно.
Джордж шепчет:
- Трупы лучше выкапывать через пять дней. Они становятся мягкими.
Я жалею, что взял его с собой.
- Все гробокопатели - некрофилы.
Некрофилы не похожи на некрофилов. Совсем.
В бесстрастных лицах ни следа похоти. Господин Похмелье и Хронический Недосып. Их работа не подразумевает особого энтузиазма.
Джордж никак не успокоится:
- В телах столько химии. Ребята растянут удовольствие на месяц…
И так далее.
Джордж огорчен, что Мэрилин Монро умерла в прошлом столетии. Я рад, что Мэрилин умерла в прошлом столетии. Податливая, послушная, она манила бы к себе, даже превратившись в непримечательный скелет. Ее могила стала бы новой Меккой. Новым Иерусалимом.
Да, вы не помышляли заняться сексом с Иисусом, но кому он нужен, если есть голливудская девочка с идеальной укладкой и сексуальной родинкой.
Мэрилин заретуширована и готова к употреблению. Через три… два… один…
Я перебиваю красочные перспективы:
- Ты будешь ждать пять дней? Меня?
Я живой. Я живой. Я живой?
- Нет. Слишком долго.
И на том месте, где раньше была гладь, намечается цунами.
Больше всего на свете мне хочется стать формулой антидепрессанта.
Первый день самый сложный, второй день просто сложный. Гирлянда из сложных и очень сложных дней. Я готов на ней повеситься, заранее.
Я бы и повесился, но Джордж уже запланировал для меня посмертный перепихон.
6
Вода льется снизу и сверху. Меня одергивают, просят не мешать проезду. Мимо проносится неотложка. Сердце сжимается, буквально. Мое сердце похоже на высушенное яблоко.
Гог? Джордж? Где ты?!
Офицер, только что ругающий мою нерасторопность, вдруг становится уступчивым и мягким.
Можно подумать, он страдает раздвоением личности: плохой коп молчит, хороший сплетничает:
- Один хорошо поджарился.
Неинтересно. Верните плохого копа. Заткните хорошего.
Пухлый палец указывает в сторону, в самую тень. Это не Джордж, всего лишь Рози. Рози с шестого этажа. С ее квартиры начался пожар, и теперь Рози бездомная.
Она качает на руках сверток. Я запоздало понимаю: Это просто сверток, просто кусок ткани.
Внутри никого нет.
Тот, кто был внутри, исчез по-настоящему.
Подошва кроссовок не просажена, а расплавлена. Словно я ходил по углям.
От меня пахнет копотью и наконец-то не пахнет мокрой землей.
Бритоголовый гигант, спрашивает, помню ли я, что входит в мои обязанности. Он спрашивает, всем ли я доволен. Лицо бритоголового гиганта, моего босса, выражает ту степень озабоченности, которая присуща крокодилу во время поедания антилопы.
Я почти не соображаю от духоты. Почти.
В мои обязанности входит убирать тару, только пустую тару. Если бутылка лежит на полу, а внутри еще что-то плещется, я должен перелить то, что плещется, в общую канистру. Я не заморачиваюсь, это моя работа - не заморачиваться. Треть вторсырья не является алкогольным напитком.
Догадайтесь, чем является треть вторсырья в общей канистре. Поморщитесь. Будьте осторожны.
На самом деле я не сказал ни слова. Остроумный ответ прозвучал в моей голове. Иначе за одним потянется второе, а боссу ни к чему грязные подробности.
Как обычно – я всем доволен.
Два туалета, мужской и женский, хронически заняты. Кто-то снова подшутил: пустые кабинки закрыты изнутри. Три раза за вечер я обязан заглядывать под дверь. Если я не вижу ноги, я вежливо стучусь. Если никто не отвечает, я должен заглянуть через верх. Унизительная процедура занимает не больше получаса. Когда я возвращаюсь, зал снова полон.
Под стойкой меня ждут давние друзья. Не заморачиваться, Эсбо. Не заморачиваться. Ты - зомби. Заполненные до краев емкости лучше брать в перчатках.
Техника безопасности гласит: не прикасайтесь к биологическим жидкостям и они вас не убьют.
Перед тем, как взболтать чью-то биологическую жидкость, я оглядываюсь по сторонам. Нет, мне не жалко никого. Просто надо было убедиться. И это тоже своего рода техника безопасности. Даже самые реальные вещи могут оказаться чем-то совершенно иным.
Лучше, чем они видятся.
Хуже, чем они представляются.
Под стойкой прячется «моя большая тайна». На стойке танцует одинокая девушка. Она размахивает руками, вертит бедрами - ее тело повсюду.
Я прошу девушку слезть ради ее же безопасности. Один неверный шаг, всего один, никто не услышит, как ломаются шейные позвонки. Музыка громче смерти. Что угодно громче смерти.
На девушке лиловое платье. Летнее, невесомое одеяние неумолимо ползет вниз. Я помню, как она танцевала в бежевом платье, бордовом платье, синем платье.
Она и тогда меня не слушалась.
От того, сколько Девушка-в-лиловом выпьет сегодня, и завтра, и послезавтра, зависит моя зарплата. Я не налью, если не попросит. Она просит, пухленькая розовощекая подружка невесты, просит меня: еще.
Я иду на склад и тащу, специально для нее, ящик обычного пива. Ящик обычной водки.
Бармен - друг.
Люди настолько пьяны, что под конец не чувствуют вкуса, только тяжесть в желудке. С тем же успехом я мог бы подавать яблочный сок.
Школьницы заваливаются под утро; Знают, я не стану смотреть документы. Где их папы, где их мамы? Благовоспитанные доченьки похожи на шлюх. От маленьких девочек, остались только глаза: остальное замазано тоналкой. Губы очерчены ярко-алой помадой, розовой помадой, черной помадой. Нарисованные рты кривоваты: губы слишком большие, или слишком маленькие, или их нет. Мне страшно, потому что дети не должны выглядеть как зомби. Как начинающая Клэр, как неупокоенная Сьюзен.
Время от времени я вытаскиваю на свежий воздух особо отличившихся. Шикарные прически, созданные из чужих волос, из искусственных волос, остаются у меня в руках. Львиная грива превращается в крысиный хвостик. Я говорю девочке не на много младше меня, что все наладится. От девочки разит, как от ликероводочного. Она спрашивает, могу ли я прикрепить драгоценные локоны обратно.
Все это входит в мою работу.
Бармен - стилист.
Пройдемся по списку. Накладные ресницы, накладные пряди, силиконовые вставки для увеличения груди.
Силиконовые Золушки, как их еще назвать?
Разноцветные майки рвутся. Платьишки облапаны незнакомцами. Платьишки испачканы и изорваны. Шортики, брючки, юбочки - спущены до колена.
Бутылка охеренно дорогого шампанского летит на пол. Досадно, но кому-то из этих куколок придется платить за шампанское. Я делаю пометку в голове и иду за тряпкой.
За сладко-соленой тряпкой. Что я ей только не вытирал. На этот раз стекла слишком много.
Охранник, второй по бесполезности человек после меня, призывно машет руками.
- Там парень какой-то, – говорит охранник, - разберись.
Джордж? Я Молюсь, чтобы это был Кевин.
Ни то, ни другое: в пять утра меня ищет правосудие. Человек в форме спрашивает:
- Я не помешал?
Он вытаскивает мятое удостоверение. С несолидной сладкой тряпки в моих руках стекает дорогое, охеренно дорогое шампанское.
Человек в форме жалуется:
- Вас невозможно застать дома.
Меня нет дома. Джордж точно не откроет фараонам. Он с Кевином?
Логично. Больно. Все сходится.
На всякий случай я прикидываюсь дурачком:
- Что-то случилось?
Сейчас человек в форме спросит: «Что вам известно о пожаре в Чёрчхилл-эстейт?», а я ему отвечу: «Ну, это было так давно…»
Или нет.
Или он выдает невероятное:
- Формальная процедура. Чтобы окончательно закрыть дело. Основной свидетель отказался от дачи показаний. Распишитесь.
Я готов звонить сам себе и кричать в трубку: ты помнишь парня из газет, помнишь? Как его имя, парня, который тушил твой дом?
А ты помнишь парня, чье имя так и не попало в прессу? Помнишь? Как его имя, парня, который поджёг твой дом?
А ты помнишь парня, который работает в чертовом клубе и тратит себя непонятно на что? Любит непонятно кого? Как его имя? Как его имя…
Жизненно важно, чтобы я ничегошеньки не вспоминал. Не пошел домой. Не полюбил живого Кевина сильней мертвого Джорджа.
- Гог.
- Да?
- Где ты был?
В ту ночь просаженных подошв и пустых свертков.
- Где ты был?..
В ту ночь, когда зазвонил телефон, а я не взял трубку.
-ГДЕ?!
Четверг, помнишь, я еще набрел на странный, почти заброшенный Дом…
- Я был с тобой, Денни.
- А где был я?
Джордж смотрит снизу вверх. Счастливая улыбочка красноречивей слов. Улыбка бабочкой приземляется на вырезку триста сорок шесть. На гавайскую рубашку. На откуда-то взявшуюся канистру. На пожелтевшее свидетельство о смерти.
- Где был я?..
- Догадайся…
Ох уж этот Джордж, непонятный, испуганный Джордж.
Мы с ним когда-то не планировали взрослеть. Повзрослевши, решили не умирать. Умирая - вот логика! - я понадеялся, что будет не больно. Хотя бы не очень больно. Не так.
Джордж смотрит светлыми глазами –я все еще люблю эти глаза. Люблю вечную безуминку, затаившуюся на дне расширенного зрачка. Джордж моргает, мешая мне рассматривать правду.
Если бы руки Джорджа не держали канистру с бензином, любить было бы чуточку проще.
Я уговариваю его сдаться, а он методично поливает меня горючим. Бодрым шагом обходит свои владения, не упуская ни сантиметра. Я не связан, чтобы вы понимали, к моей голове не приставлен пистолет.
Я умоляю его сдаться, а не пощадить. Так-то. Таков мой эпилог, и ваш был бы ничуть не лучше.
Закончив, Джордж берет мое лицо в ладони. Как будто позирует для тупой фотографии с солнцем.
- Я не хочу этого делать. Ты же знаешь…
Жить хочется.
Расчетливый манипулятор больше не тень своего друга. Больше не сын. Больше не друг. Больше…больше ничто. Жить всем хочется, не всем можется.
Канистра с булькающим звуком пророчит худший из исходов. Последние капли падают на черный от копоти пол. Шестой этаж скоро догорит, дотлеет,и я вместе с ним. Вместе с Джорджем.
Он как-то обмолвился, что сожжет меня заживо, если я попытаюсь уйти. Тогда я подумал, что буду жить вечно.
Обзорам
От автора. Автор любит Паланика и просит прощения.